Неточные совпадения
Свекру-батюшке
Поклонилася:
Свекор-батюшка,
Отними меня
От лиха
мужа,
Змея лютого!
Свекор-батюшка
Велит больше бить,
Велит
кровь пролить…
Свекровь-матушке
Поклонилася:
Свекровь-матушка,
Отними меня
От лиха
мужа,
Змея лютого!
Свекровь-матушка
Велит больше бить,
Велит
кровь пролить…
— В-вывезли в лес, раздели догола, привязали руки, ноги к березе, близко от муравьиной кучи, вымазали все тело патокой, сели сами-то, все трое —
муж да хозяин с зятем, насупротив, водочку пьют, табачок покуривают, издеваются над моей наготой, ох, изверги! А меня осы, пчелки жалят, муравьи, мухи щекотят,
кровь мою пьют, слезы пьют. Муравьи-то — вы подумайте! — ведь они и в ноздри и везде ползут, а я и ноги крепко-то зажать не могу, привязаны ноги так, что не сожмешь, — вот ведь что!
Вера Павловна кончила разговор с
мужем тем, что надела шляпу и поехала с ним в гошпиталь испытать свои нервы, — может ли она видеть
кровь, в состоянии ли будет заниматься анатомиею. При положении Кирсанова в гошпитале, конечно, не было никаких препятствий этому испытанию.
Она склонила голову перед Петром, потому что в звериной лапе его была будущность России. Но она с ропотом и презрением приняла в своих стенах женщину, обагренную
кровью своего
мужа, эту леди Макбет без раскаяния, эту Лукрецию Борджиа без итальянской
крови, русскую царицу немецкого происхождения, — и она тихо удалилась из Москвы, хмуря брови и надувая губы.
Не убивала бы я
мужа, а ты бы не поджигал, и мы тоже были бы теперь вольные, а теперь вот сиди и жди ветра в поле, свою женушку, да пускай вот твое сердце
кровью обливается…» Он страдает, на душе у него, по-видимому, свинец, а она пилит его и пилит; выхожу из избы, а голос ее всё слышно.
Полония m-me Пиколова отдала
мужу, жирному и белобрысому лимфатику [Лимфатик — характеристика человека, чересчур спокойного, безразличного к окружающему, у которого в теле как будто не
кровь, а водянистая жидкость — лимфа.], и когда в публике узнали, что Полоний был великий подлец, то совершенно одобрили такой выбор.
Я чувствую, как сердце ваше обливается
кровью при мысли, что
муж ваш на днях еще в одном прении напорол такую чепуху, которая окончательно обнаружила всю глубину его умственных неспособностей, и вам вряд ли удастся удержать тот великолепный пост, на котором вам так удобно.
— Простил — это не то слово, Верочка. Первое время был как бешеный. Если бы тогда увидел их, конечно, убил бы обоих. А потом понемногу отошло и отошло, и ничего не осталось, кроме презрения. И хорошо. Избавил Бог от лишнего пролития
крови. И кроме того, избежал я общей участи большинства
мужей. Что бы я был такое, если бы не этот мерзкий случай? Вьючный верблюд, позорный потатчик, укрыватель, дойная корова, ширма, какая-то домашняя необходимая вещь… Нет! Все к лучшему, Верочка.
Одно худо: говорят, ее
муж — черт знает, язык как-то не поворачивается на это слово, — говорят, Инсаров
кровью кашляет; это худо.
В письме была описана вся жизнь Михайла Максимовича и в заключение сказано, что грешно оставлять в неведении госпожу тысячи душ, которые страдают от тиранства изверга, ее
мужа, и которых она может защитить, уничтожив доверенность, данную ему на управление имением; что
кровь их вопиет на небо; что и теперь известный ей лакей, Иван Ануфриев, умирает от жестоких истязаний и что самой Прасковье Ивановне нечего опасаться, потому что Михайла Максимович в Чурасово не посмеет и появиться; что добрые соседи и сам губернатор защитят ее.
— Жаль, вчуже жаль, Марья Степановна, бедного
мужа; говорят, человек солидный. А она — уж такое происхождение! Скольких я видала на своем веку, — холопская
кровь скажется!
Размышлять о значении, об обязанностях супружества, о том, может ли он, столь безвозвратно покоренный, быть хорошим
мужем, и какая выйдет из Ирины жена, и правильны ли отношения между ними — он не мог решительно;
кровь его загорелась, и он знал одно: идти за нею, с нею, вперед и без конца, а там будь что будет!
— А черт его знает — полковник ли он, или нет! Они все меж собой запанибрата; платьем пообносились, так не узнаешь, кто капрал, кто генерал. Да это бы еще ничего; отвели б ему фатеру где-нибудь на селе — в людской или в передбаннике, а то — помилуйте!.. забрался в барские хоромы да захватил под себя всю половину покойного
мужа Прасковьи Степановны. Ну, пусть он полковник, сударь; а все-таки француз, все пил
кровь нашу; так какой, склад русской барыне водить с ним компанию?
— Я не узнал тебя!.. Так это был ты, мой друг? Как я рада!.. Теперь ты не можешь ни в чем упрекать меня… Неправда ли, мы поравнялись с тобою?.. Ты также, покрытый
кровью, лежал у ног моих — помнишь, когда я шла от венца с моим
мужем?..
Прижав к сердцу обагренную
кровью русских,
кровью братьев ваших, руку
мужа, вы пойдете вместе с ним по пути, устланному трупами ваших соотечественников.
— Афанасий Матвеич! — взвизгнула Марья Александровна каким-то неестественным голосом. — Неужели вы не слышите, как нас срамят и бесчестят? Или вы уже совершенно избавили себя от всяких обязанностей? Или вы и в самом деле не отец семейства, а отвратительный деревянный столб? Что вы глазами-то хлопаете? Другой
муж давно бы уже
кровью смыл обиду своего семейства!
Родильница была жена деревенского учителя, а пока мы по локоть в
крови и по глаза в поту при свете лампы бились с Пелагеей Ивановной над поворотом, слышно было, как за дощатой дверью стонал и мотался по черной половине избы
муж.
Катерина Львовна, бледная, почти не дыша вовсе, стояла над
мужем и любовником; в ее правой руке был тяжелый литой подсвечник, который она держала за верхний конец, тяжелою частью книзу. По виску и щеке Зиновия Борисыча тоненьким шнурочком бежала алая
кровь.
Тогда было время жестокое, но поэзия была в моде, и ее великое слово было дорого даже
мужам кровей.
— Ежели б, — говорит, — моя прежняя молодость, когда мне было хоть сорок лет, — так я бы не побоялся подлетов, а я
муж в летах, мне шестьдесят пятый год, и если с меня далеко от дому шубу долой стащат, то я, пока без шубы приду, непременно воспаление плеч получу, и тогда мне надо молодую рожечницу
кровь оттянуть, или я тут у вас и околею.
— Господи! Избавь нас от
мужа кровей и от Арида!
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить на свете? За грехи это над нами! Ушла от
мужа к чужому. Без куска хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили на свои трудовые деньги! Брат у себя урывает, от семьи урывает, а ей на тряпки дает, а она теперь с чужим человеком ругается над нами за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя! Не слезами я плачу, а
кровью. Отогрели мы змею на своей груди. (Прислоняется к забору.) Буду ждать, буду ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.
Знаешь ли ты, сколько
крови из меня лилось после мучительства твоего? По шею рубаха-то в
крови бывала! Вот почему не рожу,
муж милый! Как же ты можешь упрёки мне делать за это, а? Как же харе твоей не совестно смотреть-то на меня?.. Ведь убивец ты! Понимаешь ли — убивец! Убивал ты, сам убивал деток-то своих! а теперь меня упрекаешь за то, что не рожу…
— Дурная
кровь, — вздохнула Софья Дмитриевна. — Вот не можете ли, Платон Михайлович, устроить его?
Муж говорит, что ремесленное ему больше подходит, чем гимназия. Саша, хочешь в ремесленное?
Мирович.
Муж?.. Да!.. Но вы, кажется, немножко утратили это право. Вы забыли, что я вам за эту женщину спас ваши миллионы и приплатил еще к тому более, чем собственной
кровью, приплатил моей честью; а потому я вас не считаю
мужем Клеопатры Сергеевны.
День, час тому назад, хотел я
крови, мести;
Защитник прав своих и чести
С надеждой трепетной в груди
Я думал отразить позор и обвиненье,
И я ошибся; с глаз слетело заблужденье —
Вы правы, торжествуйте — впереди
Вас ждут победы славные, как эта,
Отчаянье
мужей, рукоплесканье света,
И мало ль женщин есть, во всем подобных ей?
Сказано ведь, друг, в Писании-то: «
Мужу кровей мстит Господь до седьмого колена…» Великим подвигом покаяния отвел он от потомков своих фиал ярости Господней.
— Таковую дней долготу даровал ему Господь, чтоб успел замолить он кровавые грехи свои, — набожно сказала мать Таисея. — Говорили по народу, что покойный твой прадедушка, хоть и был
муж кровей, но от юности святую милостыню возлюбил и, будучи в разбое и после того живучи в Казани, не переставал ее творить.
Муж кровей — разбойник, убийца.
А там на берегу бабы белье моют; попросил у них свят
муж милостинки, они его вальками избили до
крови…
Говорить о том, полезно или вредно для здоровья мужчины половое общение с женщинами, с которыми он не будет жить, как
муж с женой, всё равно что говорить, полезно или вредно человеку для его здоровья пить
кровь других людей.
Евангелие Иоанна различает двоякое рождение: «От плоти и
крови и похоти
мужа» [«Тем, которые приняли Его… дал власть быть чадами Божиими, которые ни от
крови, ни от хотения плоти, ни от хотения
мужа, но от Бога родились» (Ин. 1:12–13).] и от Бога; второе рождение дает «власть быть сынами Божиими».
Давно ли он, с востороженной любовью встречая Еву, признал в ней свою же собственную плоть и
кровь и торжественно пророчествовал о тайне брака? давно ли ощущал в ней, жене своей, самого себя («ибо взята от
мужа своего»)?
Однажды Петр, Катин
муж, пьяный, долго и жестоко колотил Катю, потом тут же в кухне, сидя, заснул, положив голову на стол. Петенька решил избавить Катю от этого зверя. Взял полено, подкрался и с размаху ударил Петра по голове. Петр вскочил, бросился на Петеньку, Петенька испугался и убежал, а Петр с залитым
кровью лицом опять заснул.
И воображение ее опять нарисовало картину:
муж входит в темную кухню… удар обухом… умирает, не издав ни одного звука… лужа
крови…
Над его залитым
кровью трупом неудержимо и горько рыдала его жена, разделявшая трудности похода с своим любимым
мужем в качестве сестры милосердия.
Опасный враг России сделался преданным ей сыном, целый край избавится от многих бедствий,
кровь и жизнь многих тысяч будут пощажены, отцы будут сохранены детям,
мужья женам.
Эта дама и ее
муж несомненно принадлежат к высшему петербургскому свету, и ни он, ни она неповинны в его смерти. Она, понятно, менее всех, придя на свидание любви, не рассчитывала сделаться свидетельницей убийства. Он, застав свою жену с любовником, каковым должен был быть сочтен каждый мужчина, находившийся наедине с его женой, имел нравственное право;
кровью похитителя его чести смыть позор со своего имени.
— Не властна я тебя оставить! — перервала его Катруся, сжав его еще крепче в объятиях и, так сказать, приросши к нему. — Я тебе сказала, что на мне лежит страшная клятва… В силу этой клятвы кто бы ни был из близких нам:
муж ли, брат ли, отец ли… кто бы ни был тот, кто подсмотрит наши обряды, — но мы должны… ох! тяжело сказать!.. должны высосать до капли
кровь его…
— В годины бедствий
мужи древности, преданные отечеству, для блага последнего, не содрогаясь проливали
кровь своих родичей: отец не щадил сына, брат — брата; так ужели в нас, русских, нет римской доблести?..
Можно ли было, кроме того, думать, что существо такое безличное, каким казался
муж г-жи Ботт, вдруг превратился в мстителя, алчущего
крови оскорбителя своей чести.
Про заслуги же святой
крови или про другие тайны веры еще труднее говорить, а строить им какую-нибудь богословскую систему или просто слово молвить о рождении без
мужа, от девы, — и думать нечего: они или ничего не поймут, и это самое лучшее, а то, пожалуй, еще прямо в глаза расхохочутся.